Глубокая мысль о языке

Россия и Запад… Вечное противостояние? Попытки объединения и примирения? И то, и другое было в нашей истории уже не раз. В течение многих веков Россия, находясь в центре двух миров, Запада и Востока, пытается стать той самой точкой равновесия, которая позволила бы соединить «два разных устремления, две формы религиозности», как писал Н. Бердяев.

Жизнь показывает, что равновесие все еще не достигнуто. За сотни лет во взаимоотношениях великих мировых культур Запада и России  так и не были преодолены фундаментальные противоречия. Почему? На этот непростой вопрос во все времена искали ответ поколения западников и славянофилов. Поразмышляем и мы с вами на эту тему. Поможет нам в этом наш родной русский язык.

 Язык отражает характер и мировоззрение народа, является его «духом», «объединенной энергией»[1], «коллективной философией»[2]. В любом языке есть такие слова, которые обладают особой значимостью, заключают в себе ключевую, универсальную идею, отражая знание и опыт народа. Система таких культурнозначимых слов, концептов, формирует в конечном итоге языковую картину мира народа. При сопоставлении разных языковых картин мира обнаруживаются значительные расхождения между ними. Этот факт позволяет говорить о русском взгляде на мир и российском менталитете, о русском национальном характере и загадочной русской душе.

Душа, дух, совесть, судьба, счастье, справедливость… Может показаться, что это лишь умозрительные, абстрактные понятия, не имеющие отношения к теме. Однако лингвисты, глубоко и системно изучающие языковые процессы, утверждают, что это не так. Все эти древнейшие концепты являются основными в русской языковой картине мира.

Слова душа и сердце, например, обладают удивительной способностью замещать существительное человек в его отвлеченном значении. Выражения добрая, открытая, широкая душа или доброе, открытое сердце, золотое сердце обозначают «добрый, открытый, хороший че­ловек»; черствая душа, каменное сердце = «черствый человек»; ни (од­ной живой) души = «ни одного человека»[3] и т.п.

Душа и сердце в нашем обыденном языковом сознании проявляют себя как активные живые существа, за­ведующие внутренней жизнью человека: душа просит (жаждет, требует) чего-либо, душа радуется, душа поет; сердце молчит, сердце сердцу весть подаёт, сердцу не прикажешь; мы делаем что-либо для души (как душе угодно, для успокоения души, как душа любит), чтобы отвести душу (душеньку) и т.п.

Испытывая положительные эмоции, мы вы­ражаем это словами легко (спокойно, весело) на душе; если нас что-то тревожит, говорим: тяжело на душе, на сердце камень, душа не на месте, сердце кровью обливается, на душе кошки скребут; испытывая страх, характеризуем это состояние выражениями: душа в пятки ушла, душа похолодела, сердце замерло, душа сжалась и т.п.

Становятся понятными слова немецкого философа Вальтера Шубарта, судьба которого оказалась очень символично связана с судьбой России в XX веке: «Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе...»[4].

Среди двух начал – материи и идеи – для русского сознания ведущим во все времена признавалось «невидимое, духовное», а «внешнее, материальное» было второстепенным, зависимым от духа. Такую систему нравственных ценностей древнерусскому сознанию диктовали глубокая религиозность и православное мировоззрение. По словам писателя и историка В. Бахревского, «всякое дело русский человек начинал с молитвы, а помолясь, жил, как живется, строил и сокрушал ... как в груди пыхнется. Народ, живущий сердцем – народ жизненной стихии»[5]. Не случайно в народе говорили: Всем делам нашим Бог сердцевидец. Чужая душа потемки, а сердцеведец один Бог.

О том, что русская идея есть прежде всего идея сердца писал выдающийся русский философ И.А. Ильин: «Сердце – «вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды»[6].

А что же Запад? Каковы его ключевые идеи? Конечно, высокие духовные понятия востребованы и в западном обществе. Но после череды религиозных, научных и социальных революций в системе западных ценностей произошли глубокие изменения, одним из которых, как писал немецкий богослов Р. Гвардини, стало угасание религиозной восприимчивости и, как следствие, утрата смысла бытия. Эту большую и сложную проблему русские философы начала XX века считали трагедией Запада. Важнее, чем религия, вера в Бога для западного сознания стал либеральный индивидуализм с его гипертрофированной свободой личности, принимающей порой совершенно уродливые формы.

Показательно, что таких слов, как личность, индивидуальность, индивидуум древнерусский язык не знал. Выдающийся русский и советский филолог В.В. Виноградов подчеркивал, что «в истории этих слов отражается влияние категории коллективности, собирательности на категорию единичности»[7], что объясняется значимостью для древнерусского сознания именно общего, божественного (духовного и душевного) начала в человеке.

Правда, к концу XVIII века под воздействием французской революции, в сфере русской мен­тальности происходят значительные изменения. Складываются ан­тиномии личностного, индивидуального и общего, божественного начал человеческой природы.

Это нашло отражение в литературно-философских дискуссиях между западниками и славянофилами, продолжавшихся с 40-х гг. XIX века, с публикации первого философического письма П.Я. Чаадаева в журнале «Телескоп». Славянофилы писали о самобытном характере развития России, исходя из понимания православия как начала всей русской национальной жизни. Общинный дух русского народа они противопоставляли западноевропейскому индивидуализму.

Русское слово личность, образованное как отвлеченное существительное от прилагательного личный «принадлежащий, свойствен­ный какому-нибудь лицу»[8], объединило многие из тех значений и смысловых оттенков, которые развивались в разных европейских языках у многочисленной группы слов, восходящих к латинским persona и individuum, к греческим πρóσωπον и áτομον.

Интересны рассуж­дения А.С. Шишкова о связи между словами лице и лич­ность: «Поелику лице человеческое есть первейшая и главная часть тела его, того ради часть берется оное за всего человека; люди бывают различных состояний, званий, достоинств, имеют разные между собою связи; а потому и слово лице, приемлемое в смысле всего человека, изображает иногда те же самые понятия, какие от­носятся к самому человеку <...>»[9].

Когда мы говорим о ком-то, что он личность, то имеем в виду, прежде всего, наличие у человека своего лица. С.Л. Рубин­штейн писал по этому поводу: «Личностью в подчерк­нутом, специфическом смысле этого слова является че­ловек, у которого есть свои позиции, свое ярко выра­женное сознательное отношение к жизни, мировоззре­ние, к которому он пришел в итоге большой сознатель­ной работы. У личности есть свое лицо»[10] (ср.: у него нет своего лица – «он ничем не отличается от других, у него отсутствует индивидуальность, он не личность»).

И все же, несмотря на то, что к концу XVIII века в русском обществе все острее и глубже осознаются индивидуаль­ные, личные качества и ощущения человека, его само­бытность и личное достоинство, какой-либо значимой для русского обыденного сознания смены доминирующих в менталь­ной сфере приоритетов не происходит.

Подтверждение этому мы снова находим в русском языке. Лицо, личность часто реализуются в нем в безличной интерпрета­ции. Большинство отечественных лингвистов при­знают, что распространение безличных конструкций в нашем языке связано с особенностями русского национального характера и русского менталитета.

В категории безличности проявляется «концептуальная (ког­нитивная), а не чисто формальная специфика русского языка»[11]. Возникает закономерный вопрос: не связано ли это с прошлым языковым опытом русского человека, с его выбором в пользу общего, душевного начала в противовес индивидуальности, личности, неповторимости?

Наблюдение за возможностями "обезличивания" позволяет заметить, что исходным пунктом безличной модели является именно человек, лицо, ср.: Ему сегодня работается хорошо; Маше не сидится на месте (при невозможности конструкций: Трактору работается хорошо; Птице не сидится на ветке). Причем лицо это мыслится не как носитель воли, «контролер» ситуации, а, скорее, как носитель душевного состояния (или со­стояния духа). И обезличивание действует как раз по линии редукции сознательной личностной активности, акцентируя душевное начало.

Общее поглощает его дух, и, так сказать, обезличи­вает его индивидуальность[12]

В.Г. Белинский

Ф.М. Достоев­ский, обращая внимание на подобного рода особенности русского языка и русского национального мышления в целом, отмечал: 

... не только не надо быть безлично­стью, но именно надо стать личностью, даже гораздо в высочайшей степени, чем та, которая теперь определи­лась на Западе»[13]

Ф.М. Достоев­ский

Как тут не вспомнить слова Н.А. Бердяева: «…чтобы внутренне не обезличиться и не погибнуть, России необходимо сохранить свою божественную основу, данную в православии, свою мечту о Царстве Божьем на земле в противоположность идее человеческого царства, буржуазной государственности в западном смысле.

<…> Тогда лишь Россия будет Великой, когда она исполнит своё призвание посредника между Востоком и Западом, соединителя божественного с человеческой культурой[14].

Вот и получается, что говоря о фундаментальных мировоззренческих различиях России и Запада, выдающиеся мыслители человечества считают первичными те самые незримые, абстрактные, но основополагающие для национальной картины мира понятия души, сердца, совести, духа.

• [1] Гумбольдт В. Язык и философия культуры. – М., 1985.
• [2] Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: Попытка системного описания // Вопросы языкознания. № 1. – М., 1995.
• [3] Словарь современного русского литературного языка. Т.4. – М. – Л., 1950 – 1965.
• [4] Шубарт В. Европа и душа Востока. – М., 2000.
• [5] Цит. по: Петрухина Е.В. Русская языковая картина мира и православное сознание / 
  Е.В. Петрухина // Православный пе­дагогический журнал. – 2007. № 3.
• [6]  Ильин И. А. О русской идее // Для русских: избранное. – Смоленск, 1995.
• [7]  Виноградов В.В. История слов. – М., 1994.
• [8] Виноградов В.В. История слов. – М., 1994.
• [9] Шишков А.С. Рассуждения о старом и новом слоге российского языка. – СПб., 1803.
• [10] Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. – М., 1940.
• [11] Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. – М., 1999.
• [12] Белинский В.Г. Письма / Под ред. Е.А. Ляцкого. Т. 1. – СПб., 1914.
• [13] Достоевский Ф.М. Собрание сочинений. Т. 4. – М., 1956.
• [14] Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. – СПб., 1910.